Андрейка даже похудел за эту неделю, а Гришаку нельзя было оторвать от окна. Он дышал на тусклое замёрзшее стекло, пока на нём не появлялось светлое пятнышко, и сидел, припав к нему глазом.

— Гляди, нос к стеклу приморозишь! — ворчал дед Никита. Он старался делать вид, что ничего особенного не произошло, и часами очищал от коры тонкие ивовые прутики. Но корзинку из них сплёл такую кособокую, что было ясно: и дедовы мысли далеко-далеко.

Бабушке Ульяне задумываться было некогда. Малыши и хозяйство требовали много заботы, что порой не хватало дня. Но наступал вечер, угомонившаяся детвора засыпала, я тогда под тихое жужжание веретёна думы не давали покоя и бабушке.

— До чего только люди додумались! — вздыхала она. — Андрейка, а ну, как отец говорил-то?

— Через неделю ждите! — без запинки отвечал мальчик, так крепко затвердивший эту фразу. И уже от себя спрашивал: — Бабушка, а ведь они могут и раньше прийти, а?..

— Могут, — соглашалась бабушка Ульяна, подхватывая на нитке поющее веретено. — Если человек до неба добрался, то он уж всё может.

Страшное нетерпение, в котором дети жили изо дня в день, заслонило от них все другие интересы.

— Раньше спать ложитесь, полуношники, — ворчал дед Никита. — Сном время скорей пройдёт. — Но сам до позднего вечера перебирал связки лык или разминал заячьи шкурки, то и дело нагибаясь к замёрзшему оконцу: слух у деда был преострый и во многом заменял ему глаза.

— Я вот загадаю, чтобы во сне тятю увидеть, — сказал Андрейка, укладываясь на нары. — А ты кого?

— И я, — живо ответил Саша. — Маму! — добавил он и смутился, он не хотел напоминать Андрейке о его горе.

Саша открыл глаза и приподнялся на нарах: ещё темно, а бабушка Ульяна почему-то особенно суетится около печки с горящей лучиной в руке и что-то приговаривает.

— Мальчик мой родной! — услышал он.

Мама! Мама! Как живая, только в белом полушубке и шапке, наклонилась над ним, плачет и смеётся. Но Саша, нырнув под заячье одеяло, закутался в него о головой.

— Саша, Саша, да что же это! — услышал он встревоженный милый голос и закутался ещё больше.

— Пустите! — крикнул он, отбиваясь сквозь одеяло. — Я спать хочу! Я маму хочу видеть!

— Что же, тебе сквозь одеяло разве лучше видно? — услышал он чужой весёлый голос.

Одеяло полетело на пол, и Саша стремительно вскочил и кинулся к матери на шею.

— Я думал — ты во сне! — кричал он со слезами. — Я думал — ты во сне! И не хотел просыпаться!

Бабушка Ульяна долго не могла зажечь огоньком лучины фитилёк коптилки, так дрожали её руки. Дед Никита топтался рядом и, доставая из кармана свой верный кочедык, смотрел на него с удивлением, то прятал его обратно.

— Значит, так, — бормотал он, — значит, того… Да где ж это я его? Значит, так, дело-то какое!

А Саша плакал и плакал и не мог остановиться. Он прижимался к матери изо всех сил, точно боялся, что вот оторвётся, и она исчезнет.

Все были так взволнованы, что не заметили, как в дверь вошёл невысокий человек, тоже в полушубке и белой шапке, из-под которой выглядывали седые волосы. Он стоял и взволнованно смотрел на встречу матери с сыном. Потом внимательно оглядел всю избушку и спящих на нарах малышей.

— Детский сад! — весело заговорил он и, повернувшись к деду Никите, схватил его руку и крепко пожал её.

— Молодцы вы, болотные робинзоны, — сказал он и сам засмеялся удачно найденному слову. — Подумать только: какую кучу малышей уберегли!

Рука у него была маленькая, но от её пожатия дед Никита охнул и помахал онемевшими пальцами.

— Коли ты так и немцев жмёшь, старый… — проворчал он. — И ничего я тех ребят не спасал, то всё Сашок, что зараз ревёт, как блажной. Он это про Андрюшкин остров удумал. А ребят бабка Ульяна полный подол насобирала.

— Сашок? — переспросил старик. — А ну, постой, надо очки надеть да на него посмотреть. Эх, Верушка, ну какой из меня, старого филина, партизан? Без очков немца от берёзы не отличу!

Бабушка Ульяна наконец справилась с фитильком и, поставив коптилку на полочку около печи, подошла к дочери.

— Дай-ка и я, Веруша, на тебя посмотрю, — проговорила она взволнованно. — Сколько лет я тебя не видела. И вот где довелось свидеться!

Вера Николаевна отстранила Сашу и, обеими руками обняв бабушку Ульяну, крепко целовала её залитое слезами лицо.

— Мама, милая, спасибо, — сказала она.

Старик, довольный, кивнул головой:

— Хорошо, Вера Николаевна. Очень хорошо. Все видели, всё знаем. А теперь извольте собираться. Впереди неблизкий путь.

— Куда собираться? — крикнул Саша и, побледнев, схватил мать за руку. — Мама, ты опять уходишь? Я с тобой!

— Все вы с нами, — ответила Вера Николаевна, обнимая его, и, повернувшись к старикам, сказала: — Самолёт прилетит сегодня и заберёт вас всех.

— Я не хочу! — крикнул Саша. — Я с тобой!

— А я и сама с вами, — ответила Вера Николаевна, и голос её дрогнул. — Видишь? Левая рука почти не сгибается, я уже на фронте не гожусь. Буду работать в тыловом госпитале.

Саша осторожно взял руку матери.

— Совсем не сгибается? — спросил он. — И никогда не будет?

— Будет, — успокоила его Вера Николаевна. — Но нужно время и леченье. Вот Сергей Ильич, наш командир, меня и отправляет. — И она головой показала на старика, который в углу о чём-то оживлённо говорил с дедом Никитой.

— Чей командир? — спросил Саша.

— Нашего отряда. Партизанского. В тылу у немцев. Раненых мы на самолёте отправляем в госпиталь. А я вот в этот отряд попросилась, чтобы… — Вера Николаевна опять крепко обняла Сашу и шепнула ему на ухо: — искать моего мальчика.

— Да, и сегодня пришла сюда больная, сладу с твоей матерью нет! — откликнулся из угла Сергей Ильич, который, казалось Саше, мог всё сразу видеть и слышать. — Сегодня же вечером самолёт заберёт вас всех и её вместе с вами. А я вот тоже не утерпел посмотреть на ваше житьё, очень уж интересно.

Саша с матерью не заметили, что в хату вошёл Степан и с ним ещё несколько бойцов. Андрейка кинулся целовать отца. Маринка, босая, в одной рубашонке, забралась на скамейку и тихо сидела у стола, подпирая рукой румяную от сна щёчку, точь-в-точь как бабушка Ульяна в минуты отдыха. Сама бабушка Ульяна, отойдя в угол, что-то ласково шептала на ухо Гришаке. Тот стоял молча, потупившись, и упрямо качал головой.